Данная статья посвящена изучению такого явления, как современная информационная война. Здесь вкратце освещена теоретическая часть этого понятия, а также содержится практический анализ феномена информационной войны на примере украинского конфликта. Рассмотрены основные приемы и цели информационного вмешательства СМК в политический процесс, а также их влияние на него. Ключевые слова:информационные войны, информационная операция, украинский конфликт. «Лжи исторической на свете в принципе не существует, потому что история — это не то, что было, а то, что рассказывается и тем самым создает для развития человеческого общества опору и прецедент» [1], — пишет переводчик Елена Костюкович об одном из романов итальянского ученого и писателя Умберто Эко. Действительно, окружающий нас мир состоит из информации. Люди видят его именно таким, как им рассказывают. Действительность слишком многогранна и одно событие может иметь тысячи трактовок, особенно, если речь идет о серьезном конфликте интересов, таком, какой сегодня разворачивается в Украине.
У каждой стороны конфликта своя точка зрения, свои цели. Именно в многообразии и непримиримости этих точек зрения рождаются современные информационные войны. Следует оговориться, что понятие «информационные войны» во многом является образным, и свойственно, в большей степени, публицистике. Поскольку вестись они могут и в мирное время, исследователи зачастую говорят об информационных и психологических операциях. Они могут быть как внешними, так и внутренними, когда государство борется с противником внутри своих границ, либо стремится к большей управляемости и идейной настроенности собственного населения. Проблема информационных войн вокруг ситуации в Украине проявила себя довольно остро. Они приняли невиданный за последние годы размах и накаленность. Непримиримое противостояние проникло во все сферы, связанные с украинским конфликтом практически с первых дней его зарождения: от межличностных отношений до государственных; а ведущую роль и роль главного оружия здесь играют средства массовой коммуникации (СМК). На наших глазах разворачивается яркий пример использования информации как самостоятельного и очень мощного рычага конфликта. Мы видим, как СМК становятся полноценными инструментами ведения войны. Яркий пример того, как развилось это направление науки о воздействии на массы. Слово становится снарядом, из-за него гибнут люди в самом буквальном смысле. Проблема информационно-психологических войн становится все более актуальной. В наше время привилегия формирования реальности практически полностью находится в руках СМК. И особой силой информационно-психического воздействия на сознание человека обладает телевидение. Теория так называемых информационных войн, а также история их возникновения и развития изучены достаточно широко. Большое количество статей и монографий посвящено данной проблеме. Наиболее подробно этот вопрос исследует западная политология, в частности, американская. Среди русскоязычных исследователей можно выделить работы Г. Г. Почепцова. Развитие данной тематики активно шло во второй половине прошлого века, однако последнее десятилетие характеризуется малым количеством крупных исследований феномена информационных операций. «Войны могут выигрываться на поле боя, а проигрываться в сознании людей. Информационные войны сопровождают всю историю человечества. Сначала они были религиозными и идеологическими, причем для борьбы с носителями чужих взглядов применялись все виды репрессий» [2], — пишет в своей работе Г. Г. Почепцов. Однако сегодня стоит задача не подавлять идеи, а управлять ими, заставить широкие массы думать, верить и действовать именно так, как нужно «кому-то». Для этого разрабатывается и применяется огромное число методик фальсификации информации в нужном. В годы Крымской войны (1853–1856) британские газеты сообщали о том, что после Синопского сражения русские добивали тонущего в море противника. Тем самым англичане создавали негативный образ русских в сознании европейского читателя. Это одно из первых зафиксированных проявлений инфовойн в СМИ [3]. Исследователи выделяют некоторые основные черты, присущие информационным войнам: 1. Использование противниками психоактивных веществ, шантажа, запугивания (террористы), физического воздействия, подкупов и т. д. Однако данные методы могут и отсутствовать при ведении информационного противостояния. 2. Объект воздействия — сознание человека, как массовое, так и индивидуальное. Последнему подвергаются ключевые лица, которые принимают решения или являются лидерами мнений. 3. В отличие от рекламы, противники в информационной войне навязывают друг другу чуждые цели, модели поведения, которые приносят вред; эмоции и выводы, выгодные другой стороне. 4. Война проходит посредством передачи информации. Используются не только СМИ, но и сплетни, слухи и др. 5. Чаще всего информационное воздействие строится на искажении и необъективной интерпретации фактов [4]. Отсюда и главный метод ведения подобных войн — дезинформация. Она влияет на оценку происходящего, а, следовательно, и на принятие решений, а также действия объекта влияния. «Мы добиваемся не правды, а эффекта» [5], — фраза Йозефа Геббельса, которая характеризует всю суть этого метода. Холодная война 1946–1991 года, которая привела к распаду СССР, большинством исследователей также считается примером информационной войны. С. Г. Кара-Мурза говорит о масштабной информационной операции западных стран, которая привела к современному состоянию постсоветского пространства: «По своим масштабам, затратам, продолжительности и результатам эта программа манипуляции не имеет аналогов в истории. В ходе ее подготовки и выполнения сделано огромное количество находок и даже открытий, накоплено новое важное знание о человеке и обществе, об информации и языке, об экономике и экологии. Прежде чем начать решающие действия в России, были поставлены «острые» (часто исключительно кровавые) эксперименты над многими народами и получено ценное знание по этнографии и антропологии. Мир изменился не только из-за краха СССР. Сама невидимая деятельность по манипуляции общественным сознанием множества народов земли изменила облик мира и затронула практически каждого жителя планеты. И особенно культурный слой человечества, читателя и телезрителя. Успех манипуляции сознанием народов СССР и прежде всего русского народа (по словам Даллеса, «самого непокорного народа») опасно вскружил голову политикам-победителям и их экспертам» [6]. Таким образом, процессы, начавшиеся после Второй мировой войны, продолжаются и по сей день, заставляя мир меняться по чужим схемам. Информационные противостояния стали еще более эффективными с развитием коммуникаций, которые позволяют манипулятору воздействовать на каждого. Благодаря чему можно добиться эффекта подчинения без прямого физического воздействия и кровопролития. Цель войны — управление, а если враг добровольно покоряется, без уничтожения, то победа становится наиболее полной, считают Джон Аркуилла и Дэвид Ронфельдт [7]. Чем сильнее противник погружен в информационные системы и связан массовыми коммуникациями, тем проще им манипулировать извне. «В государствах или группах с высоким уровнем развития техники набор целей атак на стратегическом уровне очень богат: телекоммуникации и телефония, космические спутники, автоматизированные средства ведения финансовой, банковской и коммерческой деятельности; энергосистемы; культурные системы; и весь набор оборудования и программ, на основании которых враг получает знания», — пишет американский аналитик и полковник ВВС США Ричард Шафрански [8]. Знаменитый футуролог Элвин Тоффлер, с которым в последние годы активно сотрудничает Р.Шафрански, пришел к мысли о том, что информационные войны являются закономерным явлением для развития человечества. На протяжении истории причинами войн были ресурсы, представляющие наибольшую ценность. По Тоффлеру, общество прошло несколько основных этапов развития: аграрный, индустриальный и информационный. Для каждого характерны свои ценности: земля, производство и информация [9]. Поэтому сегодня информация и становится главным ресурсом и целью контроля. «Минобороны США заплатит частным подрядчикам в Ираке до 300 млн долларов за производство политических материалов, новостей, развлекательных программ и социальной рекламы для иракских СМИ, чтобы привлечь местное население к поддержке США» [10], — написала в 2008 году газета The Washington Post. Борьбу за информационное превосходство Э.Тоффлер подробнее рассмотрел в книге «Война и антивойна» [11]. Здесь он перечислил наиболее часто применимые приемы воздействия на массы: — Обвинения в зверствах — Демонизация противника — Мета-пропаганда, которая указывает на пропаганду противника и дискредитирует его — Гиперболизация происходящего и т. п. Успех любой информационной операции кроется в массированной атаке на сознание и применении максимально широкого спектра воздействия. Необходимо добиться неизбежности контакта индивида с потоком «нужной» информации. Например, внутренние информационные войны все активнее ведутся в развлекательном пространстве, поскольку социологи отмечают уменьшение интереса к новостям среди представителей молодого поколения [12]. Таким образом, появляется возможность так называемой «мягкой» подачи информации, в отличие от стандартной жесткой подачи в официальных новостях. Данное явление распространено в таком жанре, как популярное информационно-развлекательное ток-шоу, позволяющее охватить широкие сегменты населения [13]. Также довольно популярным в СМИ становится такой прием, как «нейминг», который пришел из инструментария маркетологов. Например, понятие «Друзья Сирии», которым на Западе называют врагов президента Асада. Такой нейминг помогает создать позитивное отношение в сознании людей. В рамках украинского конфликта большую популярность приобрела так называемая «риторика ненависти». В СМИ широко использовались понятия, резко очерняющие политического противника. С украинской стороны: «ватники», «сепаратисты», «колорады» и т. д. Российская сторона сделала акцент в сторону бандеровской и нацистской ориентации новой власти. Появились такие понятия, как «укры», «бандерлоги», «майдауны», «каратели» и т. д. Еще одним важным моментом информационной войны за Украину является создание мифов, ложные заявления в СМИ, или «фейки». Не раз украинские, а также западные журналисты бездоказательно заявляли о вторжении российской армии на украинскую территорию [14]. Причем каждая сторона стремится обвинить противника во лжи и тенденциозности. Однако вышеописанные приемы лежат в области политической пропаганды, которая хорошо заметна, легко выявляема. Французский философ и социолог Жак Эллюль помимо политической выделил еще социологическую пропаганду [15]. Она считается более сложной и незаметной. Воздействие происходит через стиль жизни, нормы поведения, принятые в конкретном обществе, экономические и социологические факторы. Важным инструментом здесь являются социальные сети, которые во многом определяют облик населения. Об этом Ж.Эллюль задумался еще в 1965 году, сегодня, конечно же, о пропаганде никакой речи не идет. Этот термин стал почти ругательным, неприятным, считается уделом тоталитаризма. Ему на смену пришло много новых понятий — PR, медийное воздействие, реклама, маркетинг и многие другие. Однако цель их остается той же, что и во времена Холодной войны — контроль над умами. Литература: 1. www.elkost.it, Умберто Эко. Баудолино. 2003 2. psyfactor.org, Г.Почепцов. Информационные войны: тенденции и пути развития 3. diggerhistory.info. The Crimean War: an overview 4. ru.wikipedia.org. Информационная война 5. Йозеф Геббельс. Дневники 1945 года. 1945 6. kara-murza.ru. С. Г. Кара-Мурза «Манипуляция сознанием». 2003 7. Arquilla J., Ronfeldt D. In Athena’s Camp: Preparing for Conflict in the Information Age 8. psyfactor.org. Р.Шафрански. Пер. В.Казеннов. Теория информационного оружия 9. Э.Тоффлер. Третья волна. The Third Wave. 1980 10. washingtonpost.com 11. Toffler A. and H. War and anti-war. Survival at the dawn of the 21st century. — London, 1993 12. Luntz FI What Americans really want… really. The truth about our hopes, dreams, and fears. — New York, 2009 13. Baum MA Soft news goes to war. Public opinion and American foreign policy in the new media age. — Princeton — Oxford, 2003 14. lenta.ru. Минобороны РФ назвало фантазиями информацию о вторжении на Украину военной колонны. 2014 15. Ellul J. Propaganda. The formation of men’s attitudes. — New York, 1973
Пожалуйста, не забудьте правильно оформить цитату:
Яковлева, Э. В. Современные информационные войны и политика. Обзор / Э. В. Яковлева. — Текст : непосредственный // Молодой ученый. — 2015. — № 10 (90). — С. 1050-1053. — URL: https://moluch.ru/archive/90/18640/ (дата обращения: 08.07.2022)
. https://saint-petersburg.ru/m/kak_eto_sdelano/potapova/344190/
Канадский социолог и исследователь массовых коммуникаций Гарольд Иннис считал, что любые медиа не являются объективными, поскольку преследуют цели контроля пространства и времени [Tremblay G. From Marshall McLuhan to Harold Innis, or From the global village to the world empire// Canadian Journal of Communication. — 2014. — Vol. 37. — N 4]. Иннис считал, к примеру, средневековые монастыри монополистами знаний, поскольку в них тексты переводились с недолговечного папируса на долговечный пергамент. При этом отбирались «правильные» тексты, а «неправильные» уходили в небытие. Советская цензура, как и любая другая, также тиражировала «правильные» тексты, не допуская к тиражированию «неправильные».
Можно продолжить это наблюдение и объяснить его следующим образом. Структура (экономика) информации отлична от структуры (экономики) знаний. Если информация может базироваться на одном наблюдении, то знания требуют большого числа наблюдений. Каждая манипуляция пытается подать свою информацию как знание. Например, реклама закладывает свою информацию в мозг потребителя, чтобы «включить» ее в момент возникшей у него потребности (имеем переход: реклама зубной пасты на экране — бренд при виде полки в супермаркете). Известен феномен, что через две недели из памяти стирается источник информации, тем самым бренд зубной пасты в нашей голове превращается из информации в знание. Аналогично пропаганда перепрыгивает через уровень информации (факта), оперируя сразу знаниями.
Именно печать, разрушив единственно авторитетные цепочки, создала феномен бесконечного вброса информации, который используется во всех информационных кампаниях. Затем со ссылкой, которая якобы создает легитимность, его могут перепечатывать более солидные источники. СССР подобным образом сначала имплантировал нужные материалы в одну индийскую газету, а потом сам же перепечатывал их, распространяя по всему миру. Назовем этот инструментарий манипуляцией с источником (МИ).
Интернет повторяет путь создания множественности источников, первым шагом по которому было книгопечатание. Из-за «дешевизны» данного пути выхода со своим мнением мы имеем практически не массовое слушание, как это было в прошлом, а массовое говорение. Книгопечатание, кино и телевидение создали массового потребителя информации, интернет — это массовость источников информации, ярким примером чего являются блоги. Право на авторство резко расширилось, одним из негативных последствий чего стал троллинг, которому сегодня посвящается все больше исследований [см. тут и тут].
Харари в своей книге об истории человечества говорит о роли воображаемых объектов в становлении человека [Harari Y.N. Sapiens. A brief history of humankind. — London, 2014]. Именно они (а в эту категорию он включает и современные демократию и права человека) позволили обезопасить коммуникации между незнакомцами, создав связующие силы в виде религии, торговли и империй. Неизвестный человек перестает быть чужим, поскольку он пользуется той же символической системой.
Сюда же мы можем отнести и праздники, например, учитывая противоречивое отношение к празднованию 9 мая. Праздник, несомненно, является объединяющей символизацией. Более того, он выступает четким маркером «свой / чужой». Непризнание «моего» праздника вытесняет этого человека из списка «своих».
Ремчуков говорит также о другой роли праздника — как механизма, убирающего внимание от имеющегося негатива: «Голливуд как Фабрика грез по-настоящему расцвел с наступлением Великой Депрессии в США. И вот эти бесконечные мюзиклы, танцы, чечетки, бесконечная вот эта жизнь и становление Голливуда, и звезд, и новых гонораров, нового массового кино совпали именно в период самый тяжелый с экономической точки зрения, когда депрессия охватывала целые районы, 35–40% было безработных и люди перемещались по стране, искали любой заработок, там, рыть канаву или строить дорогу. Но сейчас, если говорить о 40-х годах в Америке, о 30-х — 40-х, то, безусловно, Голливуд — он порождает такую визуальную картинку счастливую. Так что я думаю, что это весьма манипулируемая, то есть осмысленно создаваемая картинка нашей жизни».
Вероятно, в будущем станет возможным более объективное исследование реагирования мозга на праздник в плане выделения окситоцина. Например, это можно увидеть при реагировании отцов на фотографии своих детей. Интересно, что в случае родительской и романтической любви происходит блокировка области мозга, отвечающей за рациональность [Bartels A. a.o. The neural correlates of maternal and romantic love // Neuroimage. — 2004. — Vol. 21. — I. 3; Bartels A. a.o. The neural basis of romantic love // NeuroReport. — 2000. — Vol. 11. — N 17]. Обратим внимание на этот феномен, ведь к нему, по сути, и стремится пропаганда, перенасыщая свое сообщение эмоциями, поскольку в такой ситуации рациональность оказывается вне игры.
Но вернемся к Харари, который по-новому посмотрел на изобретение денег, высоко оценив их в качестве инновации: «Деньги являются наиболее важным и революционным изобретением в истории». Он объясняет это тем, что они создают доверие между незнакомцами. Харари говорит: «Удивительная вещь, касающаяся денег, — это то, что они представляют собой не технологическую, а психологическую революцию». Капитализм трактуется деньги как наиболее поздний вариант религии: «Это наиболее успешная современная религия, так как большинство стран и народов верят в него». Капитализм возник 200 лет назад, и люди тогда считали и считают сейчас, особенно в постсоветской ситуации, что все проблемы будут разрешены благодаря капитализму.
Здесь упоминается феномен «доверия», который одновременно является важнейшей целью пропаганды. Можно вспомнить, как менялись типы экспертов, несущих правду с экрана в период перестройки. Если вспомнить «человека доверия» советского времени, то это мог быть известный рабочий или секретарь обкома, которого потом заменили специалисты в области слов (журналисты, писатели, диссиденты), массово вошедшие в списки первых перестроечных Верховных Советов.
Перестроечная программа «Взгляд» обладала именно этим набором приглашенных в эфир лиц, хотя и создавалась с подачи ЦК и КГБ для противодействия западной пропаганде среди молодежи. Вот воспоминания главы Гостелерадио СССР Кравченко [см. тут, тут и Кравченко Л. Лебединая песнь ГКЧП. — М., 2014]: «В 1987 году секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев пригласил к себе первого зампредседателя КГБ Бобкова, Афанасьева от «Правды» и меня, и объявляет нам: «Через три месяца мы прекращаем глушить западные радиоголоса. Поэтому сейчас самое главное: уберечь молодежь от тлетворного влияния Запада», — эту фразу Яковлева я записал в блокнот, который у меня цел и сегодня, — и поэтому мы должны за короткое время создать свои программы особенно для утреннего и вечернего эфира». Я в свою очередь собрал у себя в кабинете талантливых ребят из молодёжной редакции и предложил им сделать эти музыкальные информационно-развлекательные программы. Смелые по сюжетам и фактам, неожиданные по интерпретации этих фактов».
Все это говорит об еще одном методе блокировки рациональности — парадоксальности. Получается, что парадоксальность человека, факта, теории захватывает нас и не дает возможности включиться критическому мышлению. Перестройка, запуская новые факты и новых людей, активно воспользовалась тем, что можно обозначить как управление парадоксальностью (УП). Мертвое советское телевидение было моментально положено на лопатки новыми информационными потоками.
Этот же феномен подтверждают миллионные тиражи перестроечных газет и журналов. Информационный застой был взорван. Новые потоки блокировали любую рациональность. Журнал «Огонек» блистал, что отражает и появление диссертаций на тему «Огонька», и круглые столы на эту же тему [см. тут, тут, тут, тут и тут ]. О некоторых других контекстах того времени см. тут, тут и тут.
Последняя работа — диссертация Брусиловской об «оттепели», из которой мы приведем длинную цитату: «Такое «состояние умов» было подготовлено прежде всего кинофильмами и радиоприемниками, взятыми в качестве военных трофеев. Эти, по выражению В. Аксенова, «платонические рандеву со свободой» нарушили целостность мировосприятия послевоенного поколения и послужили стимулом интереса к жизни за «железным занавесом», а также желания выделиться из стандартно-серой и комсомольско-однообразной массы, найдя себе иных кумиров, нежели предложенных официальной пропагандой. Следствием вышеперечисленного становится увлечение джазом и появление «стиляжничества» как первой попытки проявления альтернативы общепринятым нормам социалистического быта. «Стиляжничество» — явление, которое вызрело внутри советской системы и самими фактом своего существования и противостояния официальной идеологии подтвердило большие резервы послевоенного поколения. Состоявшийся в 1957 году Международный фестиваль молодежи и студентов стал в прямом и переносном смысле слова «открытием Америки». Превращение Москвы на несколько дней в некое подобие Вавилона дало свои определенные результаты: исчезновение мифа о западных людях как о несчастных и обездоленных и одновременно рождение нового мифа — мифа о загранице как об универсуме, где жизнь в любых ее проявлениях лучше и качественнее, чем в отечественном варианте. Меняются и политические ориентиры властей — во внешней политике — все больше приобретает влияние тенденция на мирное сосуществование с капиталистическими державами, во внутренней политике — провозглашается курс на улучшение благосостояния людей, материальным воплощением которого становится массовое жилищное строительство, получившее в народе прозвище «хрущобы»».
То есть «оттепель», от «авторства» которой Хрущев всеми силами открещивался, была «чертежом» будущей перестройки. Причем мы видим явный повтор почти всех «силовых» линий, направленных на разрушение советской модели.
Не только Хрущев «шарахался» от перестройки. Участники тех событий также сами «отодвигают» от нее Хрущева. Например, Хуциев вообще отрицает роль Хрущева: «Это вранье, что на ХХ съезде он разоблачил культ личности. Это все было сделано сразу после смерти Сталина — поднимите газеты того времени. Буквально через месяц после смерти Сталина во всех центральных газетах: в ЦК КПСС планировались материалы о преодолении культа личности и о коллегиальном руководстве. Это все было до Хрущева. А он потом стал всех отставлять от должностей. Как он, например, с Жуковым поступил, который спас его, когда его хотели снять? Он его снял в тот момент, когда он плыл на корабле, когда у него не было даже возможности ничего сделать. Термин «оттепель», хрущевская оттепель — никакого отношения этот термин к Хрущеву не имеет».
Последнее замечание имеет архивное подтверждение. Дословно по одной из стенограмм Хрущев произносит следующие слова: «Сложилось понятие о какой-то «оттепели» — это ловко этот «жулик» подбросил, Эренбург. Вот сейчас берут художественное произведение и по нему делают кинокартины. Делается картина «Лес» Леонова. Когда я читал, я весь покрыл себя синяками, и то мог только первую книгу прочесть, вторую взял — ну никак не идет, никакие возбудительные средства не действуют. Вот мне Микоян говорил: «Ты знаешь, какой Окуджава? Это сын старого большевика». А старый большевик тоже был дерьмом, он был уклонистом, национал-уклонистом. Так что, конечно, дерьмо».
Пыжиков, автор монографии об оттепели, также подчеркивает роль того, что миллионы людей побывали во время войны за границей [см. тут и Пыжиков А. Хрущевская «оттепель». — М., 2002]. Хоть и с оружием в руках, они увидели другую жизнь, что потребовало внимания государства к выстраиванию потребительской модели жизни в ответ. Все изменения, приписываемые Хрущеву, были задуманы намного раньше, до его правления (см. современную дискуссию об оттепели тут и тут).
Информация, а не только знание являются силой, способной трансформировать общество. Возможно, в СССР это было связано с тем, что его часто именуют «логоцентрическим», то есть слово здесь играло более существенную роль, чем в других системах. Гройс пишет: «Медиумом экономики являются деньги. Экономика оперирует цифрами. Медиумом политики является язык. Политика оперирует словами — аргументами, программами и резолюциями, а также приказами, запретами, инструкциями и распоряжениями. Коммунистическая революция представляет собой перевод общества с медиума денег на медиум языка. Она осуществляет подлинный поворот к языку (linguistic turn) на уровне общественной практики».
Язык — это не только символы, но и коммуникации. Бернейс также говорит о коммуникации как об инструментарии по трансформации обществ: «Сеть коммуникаций, которые иногда дублируются, пересекаются и накладываются друг на друга, совсем не теория, а факт. Нам нужно признать значимость современных коммуникаций, осознать, что это не только сложно организованная сеть, но также и могущественная сила, ведущая общество к благу или, не исключено, к злу».
Сегодня возник и новый уровень подачи информации — дигитальная коммуникация. Как оказалось, человеку свойственно разное реагирование на информацию, подаваемую на бумажном и электронном носителях [см. тут, тут и тут]. Например, отвечая на абстрактные вопросы после прочтения рассказа, читавшие бумажную версию дали 66 % правильных ответов, в то время как читавшие дигитально дали только 48 % правильных ответов. При ответах на конкретные же вопросы ситуация изменилась: теперь 73 % правильных ответов было при электронном чтении и 58 % — при бумажном.
Авторы пытаются объяснить этот феномен тем, что дигитальные технологии запускают конкретное мышление человека. Они же связаны с быстрой обработкой информации, с недмедленным вознаграждением, которым характеризуется взаимодействие с дигитальной платформой. Одновременное выполнение многих задач, отвлечение внимания, перегрузка информацией также заставляют выбирать полюс конкретности в системе от конкретного к абстрактному. Все дает вполне конкретные подсказки по созданию материалов для будущих поколений пропагандистов, которые и сегодня большее влияние начинают уделять материалам, которые появятся на дигитальных платформах.
В более ранней работе эти же авторы при анализе игр также приходят к выводу, что аналоговые платформы активируют концепты, относящиеся к когнитивной сложности [Kaufman G. F. a.o. Lost in translation: comparing the impact of an analog and digital version of a public health game on players’ perceptions, attitudes, and cognitions // International Journal of Gaming and Computer-Mediated Simulations — 2013. — Vol. 5. — N 3]. Еще одним объяснением, которое они приводят, является то, что дигитальная игра в отличие от ее аналогового варианта стимулирует повышенный уровень возбуждения и срочности. А это увеличивает степень сложности игры для игроков. В целом можно обозначить этот метод как управление каналом коммуникации (УКК), когда определенные типы месседжей могут идти по одним каналам, другие — по другим.
Тут есть определенная параллельность с разграничением эпизодических и тематических фреймов новостей, предложенных Айенгаром [см. тут, тут и Iyengar S. Is anyone responsible? How television frames political issues. — Chicago, 1991].
Эпизодический фрейм акцентирует роль индивида в событии, тематический — проблемность, то есть они тоже как бы расположены в разных плоскостях: ниже и выше. Эпизодический фрейм говорит о единичном событии, тематический — о тренде. Эпизодический фрейм акцентирует изменения в человеке, тематический — как изменить решение проблемы. Как следствие, в первом случае вина за негативность ситуации ложится на человека, во втором — на государство.
Айенгар подчеркивает: «Людям демонстрируют эпизодическую подачу разных проблем — преступность, терроризм, бедность, расовое неравенство — с тенденцией приписывать ответственность за эти проблемы скорее индивидам, а не институциям или более широким общественным силам».
Тематические фреймы требуют большей подготовки (например, нужны прошлые события такого рода, комментарии экспертов), отсюда, в числе прочего, и их малая представленность в телевизионных новостях.
Отвечая на вопрос, что важнее факты или фреймы, Айенгар говорит: «Факты обычно вторичны. Ключевым вопросом является то, каким образом медиа будут указывать? Эпизодические фреймы указывают на индивидуальный аспект проблемы политики, в то время как тематический рассказ предполагает социальные причины». Так что мы можем обозначить этот метод как управление фреймами (УФ).
В работе о влиянии телевизионных новостей Айенгар с коллегами продемонстрировали, что акцент на одних событиях в теленовостях и игнорирование других не только формирует информационную повестку дня, но и позволяет оценивать кандидатов в президенты, исходя из их отношения к акцентируемым проблемам [Iyengar S. a.o. Experimental demonstrations of the «not-so-minimal» consequences of television news programs // The American Political Science Review. — 1982. — Vol. 76. — N 4].
Кстати, этот метод никогда не уходил с арены. Сегодня бывшие сотрудники Фейсбука подтвердили определенную манипулятивность своей новостной ленты. «Новостные кураторы», как они именуются в Фейсбуке, убирали новости, представляющие интерес для консервативной части читателей. Они также не ставят в ленту новостей о самом Фейсбуке. Это происходит таким образом: отобранные алгоритмом Фейсбука сообщения из консервативных изданий (например, из Breitbart, Washington Examiner или Newsmax) не ставятся на новостную ленту, если об этих событиях не говорят сайты New York Times, BBC и CNN. Есть также информация об использовании Фейсбука и на прошедших выборах; впрочем, компания сразу же выступила в New York Times с опровержением. В связи с этим была даже опубликована ранее закрытая 28-страничная внутренняя инструкция.
Коснувшись проблематики игры, следует также подчеркнуть, что сегодня возник даже термин GWAP — Games With A Purpose, игры с целью, где в качестве цели может быть не столько передача информации или знаний, но и привлечение людей к социальным проблемам. Здесь, как и в случае, например, телесериалов, реальные цели коммуникатора спрятаны за развлекательной оболочкой. Так что мы можем обозначить этот метод, набирающий серьезные обороты в последнее время, как управление развлекательностью — УР (о телесериалах см., например, публикации автора тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут). Ведутся исследования в области разработки просоциальных игр (см. тут, тут, тут и тут; один из сайтов этой тематики — www.tiltfactor.org). Управление развлекательностью предполагает создание таких информационных и виртуальных продуктов, прикладные цели которых спрятаны. Они будут вторичными для пользователя, но первичными для создателей.
Не менее значимые разработки для будущих пропагандистских и информационных войн ведутся в сфере нейропсихологии, причем не только в области создания и понимания нарративов, где военные оказались одними из первых (после литературоведов, что естественно, и бизнесменов), но и в сфере оперирования с сакральным. Внимание к нейропсихологии сакрального, вероятно, во многом было вызвано тем, что последние военные конфликты оказались против людей другой культуры — мусульманской. Это вызвало призыв в военное дело не только антропологов, но и специалистов в области нейронауки. Этрен делал работы по объективному пониманию сакральности со стороны нейропсихологии, рассмотрев в качестве объекта израильско-палестинский конфликт и ядерную программу Ирана [см. тут, тут и тут]). Ядерная программа Ирана стала интересным объектом, поскольку это было сегодняшним созданием сакральности (см. подробнее Dehghani M. a.o. Emerging sacred values: Iran’s nuclear program // Judgement and decision making. — 2009. — Vol. 4. — N 7; Dehghani M. a.o. Sacred values and conflict over Iran’s nuclear program // Judgement and decision making. — 2010. — Vol. 5. — N 7).
Этрен с коллегами пишут: «Различия в сакральных ценностях являются важной частью многих фундаментальных политических расхождений, что делает подобные диспуты трудными для разрешения […] Представляющееся контринтуитивным понимание сакральных ценностей оппонента, как мы считаем, предлагает удивительные возможности для прорывов к миру. Поскольку люди эмоционально сопротивляются обсуждать сакральные ценности, обычно решается, что переговорщики либо должны оставить сакральные ценности на конец переговоров, либо обойти их с помощью значительных материальных стимулов. Наши эмпирические результаты и исторический анализ говорят о том, что это ошибочно. Фактически предложение предоставить материальные преимущества в обмен на отказ от сакральной ценности реально делает разрешение конфликта более трудным, поскольку люди рассматривают его как оскорбление, а не как компромис. Оставление проблем сакральных ценностей напоследок только блокирует компромис по материальным вопросам».
Из последних исследований в нейронауке можно упомянуть также обнаруженную в мозге человека связку между символическими и социальными объектами [Tylen K. a.o. Trails of meaning construction: Symbolic artifacts engage the social brain // NeuroImage. — 2016. — Vol. 134]. Символические артефакты (флаг и под.) являются одновременно физическими и символическими объектами, поэтому они значимы в процессах социального взаимодействия.
Все эти аспекты при использовании их пропагандой можно обозначить как управление сакральностью — УС. Совершенно спокойно пропаганду вообще можно определять как управление сакральностью, поскольку патриотизм в значительной степени лежит в этой плоскости. Пропаганда выстраивает весь свой ряд объектов (героев, историю) именно под углом зрения достижения ими сакральности.
Интернет дал не только массового говорящего, когда всем стало доступно авторство, но и новый тип массового читающего / слушающего. Несколько утрируя, можно сказать: каждый может написать то, что услышат все. Однако некоторые сочетания параметров этого массового сознания оказались интересными для пропагандистов. Так, Росс, находясь на посту советника по инновациям Хиллари Клинтон, не уставал повторять одну триаду: технологии, сети и демография [см. тут и тут]. Расшифровать это можно так, что мир сегодня получил массовое сознание молодежи, привязанное к интернету и социальным сетям, а власти потеряли контроль над всем этим. Поэтому и случилось так много именно молодежных революций.
Пропаганда каждый раз иная. Иногда это продвижение экономических взглядов, как в случае с продвижением либерального капитализма. Христианство шло по этому же пути. Его создателя апостола Павла именуют мифотворцем (mythmaker), поскольку он отобрал из слов и дел Христа то, что стало основой религии. Своеобразным вариантом пропаганды являются также избирательные технологии.
Пропаганда окружает нас повсюду, но часто мы не знаем, что это пропаганда. Страны и правительства делают свою пропагандистскую работу, никогда не позволяя себе называть ее пропагандой. Что такое «мягкая сила» Ная [Nye J. S., Jr. Soft power. The means of success in world politics. — New York, 2004]? Несомненно, это вариант пропаганды, поскольку все равно мы наблюдаем попытку подчинения мышления и поведения со стороны. Только теперь это делается путем продвижения привлекательных для объекта воздействия информационных и виртуальных продуктов.
Когда Килкуллен говорит о контрповстанческой стратегии как о центрированной на населении, то эта стратегия также будет пропагандистской [см. тут, тут и KIlcullen D. The accidental guerilla. Fighting small wars in the midst of a big one. — Oxford, 2009]. Это важно, поскольку повстанцы зависят от населения. Понятно, что такая пропаганда может быть даже «строительной» — в виде возведения школ и больниц для населения, как в свое время во Вьетнаме.
Поскольку к 2050 г. 75 % населения мира будет жить в городах, Килкуллен смотрит на строительную практику Хаусмана, префекта Парижа времен Наполеона III. Он называет этого префекта фактически главным специалистом по безопасности, который может послужить учителем для специалистов по антитерроризму XXI века. Известно, что тот создал бульвары Парижа, чтобы можно было разворачивать и выстраивать военные подразделения. Килкуллен пишет: «В завершении «система Хаусмана» трансформировала центральный Париж из диких, похожих на джунгли чащоб в формальный, отманикюренный сад. Это облегчило государственный контроль за столицей, одновременно процесс создания всех этих бульваров, домов и площадей создал работу для недовольных рабочих, тем самым действуя в качестве клапана безопасности против публичных протестов».
Министерство информации Великобритании возникает всякий раз в период войны: и Первой мировой, и Второй. После Второй мировой войны оно продержалось до 1946 г. Только сейчас почему-то появилась потребность изучить его функционирование более досконально, на что выделены соответствующие государственные гранты.
Во время холодной войны у Британии не было отдельного министерства пропаганды, но те же функции выполняли отдельные подразделения и в МИДе, и в МИ 6. Это было еще более секретной работой, чем во время Второй мировой, поскольку речь шла о так называемой «черной пропагандой», где отправитель негативных действий или коммуникаций оказывается спрятанным в тени.
Пропаганда каждый раз иная. Иногда это продвижение экономических взглядов, как в случае с продвижением либерального капитализма, которому в конце концов удалось победить государственный капитализм, главенствовавший в ряде стран. И это была долгая работа с применением разных think tank’ов, которые специально для этого создавались по всему миру.
Христианство шло по этому же пути. Его создателя апостола Павла именуют мифотворецм (mythmaker), поскольку он отобрал из слов и дел Христа то, что стало основой религии [Maccoby M. The mythmaker. Paul and the invention of christianity. — New York, 1986].
Своеобразным вариантом пропаганды являются также избирательные технологии. Это пропаганда, так как происходит воздействие на избирателя, чтобы заставить его принять нужное решение. Современное развитие микротаргетинга, заимствованное из бизнеса, сделало процесс избирательной кампании намного эффективнее (см. об использовании этой методологии в выборах Обамы Issenberg S. The victory lab. The secret science of winning campaigns. — New York, 2012). Подобным образом за социальное управление мягкими методами принялось и «подталкивание», где человека ставят перед выбором с заранее предрешенным результатом. Создатели теории подталкивания свою сферу называют архитектурой выбора, а себя — архитекторами выбора [Thaler R.H., Sunstein C.R. Nudge. Improving decisions about health, wealth, and happiness. — New York, 2009]. Но реально они создают иллюзию выбора, поскольку опираются на знание того, каким будет поведение человека в данном сконструированном ими контексте.
Государство всегда будет создателем если не наиболее сильного, то наиболее системного информационного потока. Бизнес никогда не сможет достичь этого уровня, поскольку он разобщен. Государство же имеет возможности оправлять свои интерпретации не только в информационные сети, но и в сети знаний, ведь в его руках самый мощный транслятор знаний — образование.
Все это объясняет наблюдаемый ныне взрыв развития политической психологии (см., например, Lakoff G. The political mind. A cognitive scientist’s guide to your brain and its politics. — New York, 2009; Westen D. The political brain. The role of emotion in deciding the fate of the nation. — New York, 2008), новые теории принятия решений (Klein G. The power of intuition. — New York etc., 2003; Klein G. Streetlights and shadows. Searching for the keys in adaptive decision making. — Cambridge etc., 2009). Если в прошлом проблему управления чужими разумом пытались решать медикаментозно, то сегодня доминирует коммуникативный подход.
Новые методы социального управления активно развиваются при существенной поддержке со стороны новых наук. Это и нейронаука, и анализ больших массивов информации, и новые методы работы в социальных сетях. За эти методы в первую очередь взялись те, у кого есть большие финансовые потоки для решения своих задач. Это в первую очередь военные, бизнес и государственное управление.
Зак — один из тех, кто использует методы нейронауки, в том числе и в процессе исследования нарративов для военных нужд. Он занят, к примеру, анализом роли окситоцина. Он изучал его выделение мозгом как в лабораторных условиях, так и в Папуа — Новой Гвинее при религиозных ритуалах, танцах, свадьбах, военном танце. Экспериментальный ввод синтетического окситоцина через нос сотням людей показал увеличение просоциального поведения.
Есть еще один аспект деятельности спецслужб в виде так называемой черной пропаганды (кстати, аналог черного пиара в политике). Например, шестая глава книги Доррила о МИ 6 посвящена исключительно пропаганде [Dorril S. MI 6. Inside the covert world of Her Majesty’s Secret Intelligence Service. — New York, 2000]. МИ 6 размещало фальшивые новости, финансово подпитывало нужные новостные агентства и радиостанции, манипулировало опросами общественного мнения, «мочило» оппонентов утечками фиктивных документов. Исходно это именовалось «специальными политическими акциями».
В то же время в 1948 году в рамках британского МИДа было создано специальное информационное подразделение — IRD — Information Research Department. Его работа закрывала весь антикоммунистический фронт, подразделение издавало книги, организовывало конгрессы мастеров культуры и под. [Lashmar P., Oliver J. Britain’s secret propaganda war. 1948 — 1977. — Phoenix Mill, 1998]. IRD имел хорошие отношения с Би-би-си, что позволяло интенсивно освещать эту деятельность. IRD работал в сцепке с МИ6. И даже Оруэлл незадолго до своей смерти подал список писателей и журналистов, которые, по его мнению, симпатизировали коммунистам. Он назвал их «крипто-коммунистами». В его записной книжке оказался список из 86 подозреваемых. Советский отдел департамента заметно расширился в 1950-е, число его сотрудников выросло с 20 до 60. Вся работа департамента была скрытой, даже само его существование находилось под секретом. Правда, там с 1948 г. работал Гей Бергесс, один из четверых кембриджских советских шпионов, из которых наиболее известен Ким Филби.
Дэвис четко формулирует разницу между американским и британским разведывательными циклами [Davis P. MI6 and the machinery of spying. Structure and process in Britain’s secret. — London 2004]. Стандартная американская схема «постановка задачи — сбор информации — анализ – распространение» претерпевает в случае Британии изменения. Потребители разведывательных услуг в начале получают сырую информацию, на базе которой переформулируют свои приоритеты. Вероятно, именно это и делает подход британцев более «тонким» с точки зрения постановки задач. Как сказал, один из советских разведчиков, КГБ и ЦРУ работают бреднем, а британцы — точечно.
Оказывается, что британский подход так и именовался — методом булавочных уколов. Он включал такие направления:
— искать слабые места,
— целиться на экономику,
— продвигать несогласие,
— распространять недоверие.
Это идеология главы МИ6 Стюарта Мензиса, предполагающая не смену строя, а постепенное его расшатывание.
У немецкой спецслужбы в то же время была методология «иммунизации», чтобы защититься от пропаганды ГДР [Bush P. The “Vietnam Legion”: West German psychological warfare against East German propaganda in the 1960 // Journal of Cold War Studies. — 2014. — Vol. 16. — I. 3]. То есть они должны были ориентироваться не только во внешнюю сторону, но и работать внутри страны.
Вне пределов нашего рассмотрения остаются сферы, которыми спецслужбы занимаются традиционно, но не любят об этом рассказывать. Это экстрасенсорные исследования (см., например, тут, тут, тут и Алова А. В СССР умели делать зомби // Известия. — 1997. — 24 сентября). Такие тексты трудно оценивать, поскольку в них соседствует желтая пресса и научный подход. Эти же слова об отсутствии реального фактажа можно сказать и по поводу тематики предсказания будущего (управления будущим) как разработки, осуществляемой в недрах КГБ [см. тут и тут].
В завершение вспомним о существовании двух типов структур — открытых и закрытых. Каждый из них имеет свой тип пропаганды. В советское время была книга о музеях человечества, куда вошли дети и армия. Дети передают игры, известные столетиями и существующие только в устной передаче. Правда, сегодняшние дети при отсутствии дворов как места игр почти утратили эту способность. Армия также имеет все приметы, к примеру, средневековья: замкнутые мужские коллективы, форма, жесткое подчинение приказу, маршировка, знамена. Все это — жесткие модели объединения, где функционируют правила, отличные от тех, к которым пришел современный мир. Пропаганда в закрытой системе и пропаганда в открытой системе совершенно различаются, поскольку в одном случае человек подчинен вертикали власти, во втором — нет.
Сегодня мир строится на более свободных основаниях. Управление с помощью монархий с безусловным подчинением верхам кануло в Лету. Эти новые миры также требуют социального управления, только построенного на более мягких подходах. Пропаганда в бизнес-ситуациях получила красивые имена в виде рекламы или паблик рилейшнз, и если пропаганду не любят, то реклама и паблик рилейшнз стали вполне позитивными сферами. Все это также связано с тем, что сегодняшние объекты управления достигают миллионов человек.
Развитие теории влияния сегодня полностью зависит от прикладных областей. Влияние может быть кратко- и долговременным. Цитата из речи президента, пройдя путь из речи в газеты, а затем и в телевизионное обсуждение, может в конце концов оказаться в учебнике истории. А может стать мемом, распространившись в соцсетях.
Пропаганда базируется на эффективности влияния. Иногда это зависит от аргументов, иногда от статуса коммуникатора, но всегда тот или иной фактор будет доминирующим. Влияние — главный фактор социальной среды, поскольку присутствет даже там, где нет языка, например, у животных.
Влияние является базовым параметром, с помощью которого задается все человеческое поведение. Все науки коммуникативного цикла, особенно прикладные, строятся на эксплуатации той или иной модели влияния. Они во многом могут различаться, но статус влияния в них все равно сохраняется. К примеру, если американские информационные операции стремятся изменить отношение к объекту, как это делает реклама или паблик рилейшнз, то британские информационные операции не эксплуатируют этот апробированный коммерческий подход, они видят будущую цель в изменении поведения. Но и то, и другое будет использованием влияния.
Проблематика влияния всегда будет оставаться в центре всех коммуникативных профессий. И этот набор гораздо шире, чем реклама, паблик рилейшнз и информационные войны. Это организация любых информационно-коммуникативных потоков, включая даже такие незаметные для глаз обычного человека, как спичрайтерство или допрос. Касаясь спичрайтерства, хотелось бы подчеркнуть, что оно также находится на более объективном уровне на Западе, чем у нас. С одной стороны, речи президентов проверяются на фокус-группах, что позволяет находить части выступления, наиболее сильно влияющие на слушателей. С другой — речи президентов пишутся не интуитивно, они должны акцентировать определенные моменты, которые подсказывают результаты социологических опросов. С третьей — администрация президента затем отслеживает, как основные СМИ откликнулись на речь, что именно они цитировали. В результате президенты входят в историю как с речами, так и отдельными фразами из них.
Влияние может быть кратко- и долговременным. Цитата из речи президента, пройдя путь из речи в газеты, а затем и в телевизионное обсуждение, может в конце концов оказаться в учебнике истории. А может стать и мемом, распространившись в соцсетях. Все создатели информационных и виртуальных продуктов хотят иметь долговременный результат — как в области коммерческих коммуникаций, так и в области политических коммуникаций.
И тут возникает интересный парадокс, поскольку долговременного результата хотят достичь с помощью тактического информационного инструментария. Религия для этого пользовалась стратегическим инструментарием. Притча, к примеру, в отличие от новости, является иносказательным нарративом, который сохраняет свою применимость через века. Новостной рассказ о пожаре на нефтебазе уже никому не интерсен после завершения пожара.
Развитие теории влияния сегодня полностью зависит от прикладных областей. Это политтехнологии, которые методикой микротаргетинга могут в процессе выборов влиять не на группу (демографическую, географическую), а прямо на индивидуального избирателя, что позволяет говорить о таком направлении как микротаргетинг [Почепцов Г. Информационные войны. Новый инструмент политики. — М., 2015; Issenberg S. The victory lab. The secret science of winning campaigns. — New York, 2012 и тут].
Это государственное управление, которое взяло на вооружение теорию подталкивания Талера — Санстейна [Thaler R.H., Sunstein C.R. Nudge. Improving decisions about health,wealth and happiness. — New York etc., 2009]. Это, к примеру, сделало правительство Великобритании, где, как нам представляется, сошлись два внешних фактора, способствующих нововведениям. Экономический кризис, принесший необходимость решать проблемы с меньшими объемами финансов, и смена власти, которая всегда отражается и на смене экспертов, а не только на смене первых лиц.
Это военные, для которых влияние и порождение сообщений, которым верят, стало во главу угла [см. тут, тут, тут и Hunton C.T. The war of ideas and the role of information operations in counterinsurgency. — Fort Leavenworth, 2007; Larson E.V. Foundations of effective influence operations. — Santa Monica, 2009; Paul C. Assessing and evaluating Department of Defence efforts to inform, influence and persuade. Handbook for practitioners. — Santa Monica, 2015; Paul C. Assessing and evaluating Department of Defence efforts to inform, influence and persuade. Desk reference. — Santa Monica, 2015]. И это не информационные операции, направленные на противника. А разговор с населением — как своим, так и поддерживающим противника.
Военные в области не коммуникаций с населением, а в сфере научных разработок предлагают рассматривать влияние в рамках трех периодов: мировых войн (1914–1949), холодной войны (1950–1989), информационного века (1990 — по настоящее время).
В первый период, по сути, «нащупывалось» взаимодействие между индивидом и группой, которое потом станет базовым, например, для английских информационных операций. Хенсен констатирует: «Пропагандистская литература этого времени начинает артикулировать психологические и социологические связи между группой и индивидуальным поведением, понимая, что «правильная» поведенческая реакция всегда является неопределнной для индивида; он должен подтвердить свой ответ с социальным больинством, ожидая вознаграждения за то, что он делает это».
И военные очень четко фиксируют основные «болевые» точки. Например, высказывание Хантона: «Информационные операции имеют дело с влиянием и менеджментом воспрития. Они также имеют дело с принятием решений в войне знаний, являясь и наступательными, и обронительными» [Hunton C.T. The war of ideas and the role of information operations in counterinsurgency. — Fort Leavenworth, 2007]. В этих двух предложениях есть такие ключевые концепты, как влияние, менеджмент всприятия, принятие решений, война знаний, наступательные и оборонительные информационные операции.
Цикл принятия решений состоит из трех измерений: физического, информационного и когнитивного. К последнему относится разум лица, принимающего решение, и целевой аудитории.
Сегодня все прорывы в этой сфере идут из прикладных областей. И это понятно, ведь у них есть и конкретные задачи, и финансирование для решения этих задач. Плюс к этому очень плодотворными оказались междисциплинарные переносы инструментария из одной области в другую. Военные берут опыт рекламы и паблик рилешйнз, чтобы продвигать нужные им идеи. Они интересуются литературоведеним, когда начинают заниматься войной нарративов. Начинают опираться на нейропсихологию, когда пытаются понять, почему тот или иной нарратив оценивается как более достоверный по сравнению с другим.
В то же время все подходы опираются на постоянно меняющийся инструментарий бизнеса, который лучше других научился управлять поведением потребителей. Бизнес гораздо успешнее продвигает свои товары во все точки мира, чем политики — демократию.
Среди таких прикладных сфер есть и порожденные уже только в наше время с помощью компьютера. К примеру, социальные сети. В 2009 году Фогг писал, что область убеждения практически полностью поменялась за последние десять лет [Fogg B.J. New rules of persuasion]. Он возглавляет лабораторию убеждающих технологий в Стенфорде, которая занимается продвижением изменений с помощью компьютеров.
С одной стороны, Фогг является автором достаточно простой схемы продвижения изменений. В ней три составляющих: достаточная мотивация, способность завершить желаемое действие, триггер, активирующий действие. С другой — он предложил концепцию масового межличностного убеждения (ММУ), имея в виду объединение межличностного убеждения с охватом аудитории с помощью масс-медиа. Фогг пришел к этой идее на базе изучения Фейсбука. В результате он выстроил модель изменений отношения и поведения, состоящую из следующих шести компонентов:
- опыт убеждения,
- автоматическая структура,
- социальное распределение,
- быстрый цикл,
- большой социальный охват,
- измеряемое воздействие.
В то же время совершенно понятно, что со времен Аристотеля не меняются основные параметры, на которые хотят воздействовать. Человек во многом остается тем же, хотя технологии вокруг него трансформировали весь мир.
Современные исследователи пишут: «Но в убеждающих технологиях есть константа. Этой константой является человеческая психология. Тысячелетиями мы, люди, фундаментально мотивировались тем же. У нас тот же тип ментальных способностей. Поскольку человеческая психология является константой в мире убеждающих технологий, то чем больше мы узнаем, что заставляет людей обращать внимание, что мотивирует нас, какие у нас способности, какие слабости, что воодушевляет нас, чего мы боимся, чем больше мы узнаем о человеческой природе, тем понятней будет наше понимание убеждающих технологий».
Липпман в свое время подчеркнул и то, что современный человек слабо интересуется фактами и не интересуется теорией [Lippmann W. The phantom public. — New York, 1930]. И если так было в период нехватки информации, то тем более сегодня, когда мы наблюдаем переизбыток информации, человек еще сильнее пытается уйти от «напора» этого информационного потока. Это вполне естестественная реакция, поскольку на все никогда не хватает времени.
Ещё одной составляющей становится и то, что переубедить человека достаточно сложно, особенно если речь идет о политических убеждениях, введенных давно. Часть людей переубедить невозможно. Именно так, видимо, решила советская власть после революции.
В своем исследовании советской интеллегенции Волков пишет: «Красный террор был направлен именно против интеллектуального слоя. Его представители составляли огромное большинство расстрелянных, не говоря уже о ставших жертвами толпы. В рекомендациях органам ЧК прямо указывалось на необходимость руководствоваться при вынесении приговора профессией и образованием попавших им в руки лиц: “Не ищите в деле обвинительных улик; восстал ли он против Совета с оружием или на словах. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы и должны разрешить судьбу обвиняемого”».
В этом плане интересны два полюса подобных технологий. С одной стороны, они легко воспитывали пилотов-камикадзе, которые готовы были не задумываясь отдать жизнь за свою родину. С другой стороны, бизнес все настойчивей и эффективней овладевает технологией управления поведением человеком в плане все ускоряющегося потребления товаров.
Однако привычки, нужные производителю, вводятся не только для товара: подобным образом поступают и в случае игр, сознательно создавая привыкание, желание играть. На конференции, посвященной анализу методов создания привыкания (habitsummit.com), Шуль (ее сайт — www.natashadowschull.org) говорила об этой проблеме со точки зрения науки. Естественно, этот вопрос волнует тех, кто зарабатывает в этой сфере деньги, поскольку с 1980-х игровые автоматы приносят больше прибыли, чем игровые столы. В своем интервью Шуль говорит (см. также тут): «Думаю, что хороший исследователь зависимости признает, что зависимость в большой степени является вопросом времени появления выигрышей, или так называемой частотности события».
Другой участник этой конференции подчеркивает, то дизайнеры создают технологии, формирующие привычку, на базе принципов потребительской психологии и последних достижений в анализе больших массивов информации.
Человек реально становится все беззащитнее, поскольку остается таким, как был прежде, а технологии воздействия все время уходят вперед. Массовый человек, который был порожден последствиями массовой коммуникации и массовой культуры, подвергается сегодня таким объемам воздействия, какого не было никогда. Интернет создал не заповедник, свободный от таких технологий, а просто новые технологии воздействия.
При этом остается работающим не только потребительский, но и политический полюс воздействия. Проханов справедливо подчеркивает, что советское время базировалось не только на технологии террора: «Была еще и другая технология. Наряду с чудовищной технологией страха была технология создания героев. Технология создания людей, которые потом бросались на амбразуру. Была технология формирования молодых людей, которые прошли войну, погибали на ней, выиграли ее, а после войны восстановили страну».
Человек не может находиться в изоляции, он всегда будет стремиться к коммуникациям с другими. Поэтому канал воздействия на него всегда будет открыт. И этим постоянно будут пользоваться.
Промывание мозгов» как технология предназначена для работы в закрытых системах, включая тоталитарные секты. Но отдельные элементы ее вполне пригодны и используются для работы в привычных нам открытых системах.
Различные технологии влияния выходили на передний план в разные периоды истории человечества. Так, в древности приоритет отдавался механизмам порождения и удержания сакральности, в тоталитарных государствах — демонстрации лояльности, а сегодня это место прочно занято массовой культурой и журналистикой, однотипно направленных на создание образцовых моделей поведения.
Эдгар Шейн исследовал технологии промывки мозгов, использованные китайцами по отношению к американским военнопленным во время корейской войны. Он определяет промывку мозгов как разговорный термин, описывающий практику того времени. Но в более общем виде он задает его как: «Любую технику, предназначенную для манипуляции человеческим мышлением или действием против его желания, воли или знания индивида».
При этом он опирается на концепцию введения изменений Курта Левина, где есть три этапа: размораживание старых представлений, введение новых представлений и замораживание новых представлений.
Шейн говорит о когнитивном реструктурировании, которое происходит, когда человек в состоянии «размораживания» уже готов к получению новых представлений. Пленные считались виновными, хотя сами этого не признавали. В конце концов они признавали свою вину, ассоциируясь со своими более продвинутыми однокамерниками. Пройдя этот процесс, они снимали тяжесть социального давления на себя.
В этом плане Шейн говорит о феномене защитной идентификации, когда люди, находясь во враждебном окружении, принимают ценностные модели своих охранников, что впервые было описано для нацистских концентрационных лагерей. Идентификация с агрессором была единственным возможным решением. В этом он ссылается на Бруно Беттельхейма (см. его профессиональный текст о психологии своей жизни в концлагере). По сути, в этом лежит и стокгольмский синдром заложников. Кстати, в какой-то мере это может объяснять непонятное по сегодняшний день поведение осужденных на публичных процессах врагов народа сталинского времени.
Китай имел опыт работы по изменению мышления военнопленных. Речь идет о создании групп для изучения, например, маоизма. Эти группы создавались по всей стране для критики, самокритики, обсуждения и изучения. В группе было 10–12 человек, которые все делали под руководством представителя партии. Они организовывались в деревнях, школах, заводах, тюрьмах, фермах. Каждый должен был пропустить теоретические рассуждения через себя, через свой конкретный случай. Были отдельные революционные университеты, группы обвинений.
Если воспользоваться современными словами, получается информационно-дискурсивная технология, когда человек сам произносит, в дополнение к пропаганде, нужные типы текстов, но подстраивает их под себя, поскольку говорит о своей позиции. Еще одним отличием от современной пропаганды является то, что эта пропаганда не монологична, а диалогична, даже полилогична, поскольку слышится сразу множество голосов.
Вероятным близким аналогом можно считать методы американских анонимных алкоголиков, а также психотерапевтические практики, которые проскальзывают в каждом западном фильме, где герои обязательно говорят другу: «Если хочешь рассказать…».
В 1939 году были сформулированы 12 шагов, которые требуется сделать, чтобы пройти курс антиалкогольной терапии [см. тут и тут]. Однако сегодня звучит голос и против таких методов, тем более нет четких доказательств, что они работают. Журнал Atlantic публикует статью со следующими словами: «Эти 12 шагов так глубоко вошли в Соединенные Штаты, что многие люди, включая докторов и терапевтов, верят, что посещение встреч, зарабатывание баллов трезвости и неделание другого глотка алкоголя является единственным путем к поправке. Больницы, поликлиники, реабилитационные центры используют эти 12 шагов как основу лечения. Но хотя только немногие люди могут это осознать, существуют другие альтернативы в виде прописанных лекарств и терапий, которые направлены на помощь пациентам научиться пить умеренно. В отличие от Анонимных Алкоголиков, эти методы основаны на современной науке и доказаны объективными исследованиями».
Нам все же встретилась цифра успешности столь распространенной программы помощи — это от 5 до 10 процентов. 90 процентов не получают результата. Известна и причина того, почему 10 процентам удается помочь. Это окружающие, и таким образом мы вернулись к нашей теме с американскими военнопленными и китайскими гражданами. Воздействие на них всех идет через окружение. Об анонимных алкоголиках говорят то же самое: «Это поддерживающая организация, где люди к вам добры и это дает вам структуру. Некоторые люди могут извлечь из этого много пользы. И, к их чести, анонимные алкоголики описывают себя как братство, а не как лечение».
Эти слова принадлежат Лэнсу Додсу, который борется с таким типом лечения (его сайт — www.lancedodes.com). Газета New York Times в рецензии на книгу Додса пишет: исследования людей, имеющих зависимость от наркотиков и алкоголя, с помощью функционально-магнитного резонанса показывает, что у них меньше рецепторов допамина в системе поощрения мозга, чем у людей, не имеющих подобной зависимости. Допамин связан с получением удовольствия, и это говорит о том, что зависимые могут иметь меньший базовый уровень счастья, чем другие люди.
Сам Додс выделяет три ключевых элемента, ведущих к появлению зависимости. Во-первых, это чувство беспомощности, которое и пытается перебороть зависимость. Во-вторых, беспомощность порождает ярость по отношению к невозможности контролировать свой мозг, что является драйвом, ведущим к зависимости. В-третьих, эмоциональная цель и драйв выражаются в замещающем действии вместо того, чтобы иметь дело с беспомощностью. В результате человек решает проблему беспомощности тем действием, которое он контролирует и которое, как он знает, поможет ему чувствовать себя лучше (см. отрывки из книги).
Все это важно, поскольку в США программами, близкими к 12 шаговым, лечатся все виды зависимостей, включая работоголиков и ожирение. В большей половине этих 12 шагов есть также отсылка к Богу, что позволяет критикам называть ее создателей псевдонаучной, религиозной организацией.
Если вернуться к дискурсивным аспектам отмеченных методов, которые строятся на беседах, то, вероятно, следует также обратить внимание на конверсационный анализ, соединив его в какой-то мере с идеологическими установками, чтобы понять эти типы социального воздействия (см. о конверсационном анализе тут и тут).
Интересно, что в этом китайском методе изучению человеку трудно скрыть что-либо. Алкоголики сами рассказывают всю правду, поскольку и приходят в кружок сами. А китайский метод опускается на всех без исключения, поэтому здесь проблема правды / неправды должна стоять остро. Тем более за отклонения от правильного пути тебя ждут наказания.
Шейн пишет: «Критика и самокритика часто проводится как часть группы изучения. От каждого в группе ожидается написание детальной автобиографии (неграмотные всегда могут найти того, кому они могут продиктовать свою историю жизни) как основу для указания источников реакционных тенденций в его прошлом и подготовке к открытию своих «сокровенных» мыслей группе. Когда истории жизни были критически обсуждены в группе, партийный кадр или активист умело увязывали политическую идеологию с принципами морали».
И мы снова возвращаемся к разговорному жанру обсуждения и осуждения. Нечто подобное было и в СССР, когда собрания обсуждали то врагов народа, то космополитов. Кстати, мы всегда считали, что естественные науки старались особенно не трогать в СССР, поскольку они были нужны для обороны, но и они не были «заповедником». Исследователи, к примеру, отмечают: «В 1930-е гг. было проведено несколько, специально направленных против ученых кампаний, таких, как “Академическое дело” начала 1930-х гг., “Дело Лузина” 1936 г., “Дело Украинского физико-технического университета (УФТИ)” 1937 г. против физиков-теоретиков и “Пулковское дело” 1936-1937, которое захватило ученых различных специальностей в нескольких научных центрах».
Следует также подчеркнуть, что все люди, на которых осуществляется такое интенсивное влияние, хотя и по разным причинам, являются принципиально ослабленными, неспособными противостоять активным действиям официальных лиц. Военнопленные — в заточении, причем чужом, китайские крестьяне или рабочие боятся будущих возможных наказаний, как и советские граждане, осуждающие врагов народа.
Есть также чисто физическая ослабленность, очень похожая на ту, в которой пребывают будущие члены тоталитарных сект, проходя процесс «обработки». Речь о недостатке белковой пищи, недосыпании, бесконечном повторении мантр, необходимости по любому вопросу советоваться с руководителем секты и под. При этом телевизор или родители сразу подпадают под запрет, чтобы не дать прозвучать альтернативному мнению в процессе этой обработки.
Шейн, например, выделяет такие факторы: «Физическая сила заключенного подрывалась общей неадекватностью диеты, потери сна из-за прерываемых и длительных допросов, болезней, отсутствием физических упражнений, излишнего холода или жары в комбинации с неподходящей одеждой, долго стояние ии сидение на корточках во время допросов или как наказание за нарушение тюремных правил, сильная боль из-за наручников за спиной или цепей на лодыжках, которые одевались как наказание (если власти ощущали, что заключенный не старается искренне реформировать себя), результатов избиений сокамерниками и других бесконечных событий тюремной жизни. Социальная и эмоциональная поддержка заключенного подрывалась его полной оторванностью от коммуникаций с внешним миром (никакой выходящей или входящей почты не разрешалось, никаких некоммунистических газет не было)».
Данные типы дискурсивной пропаганды следует признать особенными, поскольку они являются не просто публичными, а публично-индивидуальными. Эти тексты человек произносил сам, исходя из своей собственной перспективы, со своими собственными примерами.
Советский вариант этой индивидуально-публичной пропаганды включал в себя: а) покаянные выступления на собраниях, б) обвинения других, но знакомых лиц, в) обвинения незнакомых (в случае так называемых врагов народа). Это было в основном в довоенный период и сразу после войны. После смерти Сталина такая практика пошла на убыль.
В семидесятые годы набирают силу коллективные письма, инициируемые властью, но подаваемые как индивидуальный порыв. Они были направлены на осуждение людей, поступков, текстов. Часто они создавались по принципу «не читал, но осуждаю».
Советский вариант перевоспитания в лагерях уже не имел такой дискурсивной составляющей. ГУЛАГ имел в первую очередь экономические цели, хотя арест и последующее заключение, конечно, были политическими. Впрочем, философ Мейер написал на Соловках статью «Принудительный труд как метод перевоспитания». Лихачев вспоминает множество бесед с Мейером на Соловках, говоря, что они сформировали его представления. В качестве таких тем для обсуждения он называет миф и слово (см. также «Туполевскую шарагу» Кербера).
Лихачев напишет: «Уже в двадцатые годы власть «словесных формул», мифология языка стали занимать все большее и большее место в советской действительности. «Власть слов» становилась самым тяжким проявлением «духовной неволи». Поэтому в нашем кружке обсуждение вопросов языка и языковой культуры становилось одной из самых важных тем» [Лихачев Д. Мысли о жизни // Лихачев Д. Мысли о жизни. Письма о добром. — М., 2014 , С. 216].
Кстати, оба они, и Мейер, и Лихачев, оказались осужденными за участие в кружках (см. о деле Мейера). То есть советская власть с самого начала уничтожала такие альтернативные дискурсивные практики, которые в данном случае возродились в Соловках.
Мейер пишет о мифе в своих статьях [Мейер А. Философские сочинения. — Париж, 1982]. Лихачев отмечает, что тексты эти написаны с предвосхищением идей Леви-Стросса, Юнга, Малиновского, Лосева. Можно добавить сюда и имя Элиаде, поскольку его идеи тоже приходят на ум при чтении текста Мейера о жертве.
Лифтон изучал два варианта рассматриваемых нами феноменов — воздействие на американских военнопленных и тоталитарные секты. Его определение «исправления мышления» следующее [Лифтон Р. Технология «промывки мозгов». Психология тоталитаризма. — СПб., 2005]: «Независимо от конкретных обстоятельств “исправление мышления” состоит из двух основных элементов: признание вины, разоблачение и отречение от прошлого и настоящего “зла”; и перевоспитание, переделка человека в соответствии с коммунистическим образцом. Эти элементы тесно взаимосвязаны и частично совпадают, поскольку оба приводят в действие ряд вариантов давления и призывов — интеллектуальных, эмоциональных и физических — нацеленных на социальный контроль и личностное изменение».
С сегодняшней перспективы книга выглядит несколько устаревшей, но не следует забывать, что за ней сотни интервью как американских военнопленных, так и китайцев, покинувших Китай, с которыми автор книги работал в Гонконге. Поэтому его конкретные правила имеют под собой вполне документальную основу [см. тут, тут и тут].
Одновременно он видит подобные элементы и в США в эпоху маккартизма. В интервью он говорит : «Меня волновало, когда я был в Гонконге, та степень, с которой группы могут манипулировать правдой и запускать ложь в других в тоталитарных практиках типа исправления мышления. Потом я услышал о не таких системных, но параллельных тенденциях в США в отношении маккартизма пятидесятых и ужасной атмосферы, когда друзья боялись подписываться на некоторые журналы или выражать критические взгляды на публике. Я начал чувствовать, что они сходят с ума в тоталитарном направлении».
В мирной жизни, по мнению Шейна, изменения начинаются с неудовлетворенности информацией, когда она перестает подтверждать наши ожидания или надежды. За этим следует понятие вины или необходимости выживания, что выталкивает человека на более активные действия.
Человеку приходится перестраивать свое представление о мире. Когнитивное реструктурирование мира имеет, по мнению Шейна, три составляющие:
— семантическое ре-определение: слова начинают означать не то, к чему мы привыкли,
— когнитивное расширение: понятия начинают интерпретироваться более широко, чем до этого,
— новые стандарты рассуждений и оценки: точки отсчета, используемые для рассуждений и сравнений, меняются на новые.
У Лифтона есть очень интересное наблюдение относительно того, как доктрина побеждает личное и каковы последствия этого: «Когда участники переписывают свою личную историю или игнорируют ее, они одновременно учатся интерпретирвоать реальность с помощью групповых понятий и игнорировать свой собственный опыт и чувства, когда они имеют место. Участники учатся вписывать себя в стиль жизни группы, и индивиды ценятся только тогда, когда они удовлетворяют доктрине группы».
Мы можем увидеть элементы модели исправления мышления / промывки мозгов также и в психодраме Морено или тренинговых группах Левина, поскольку в них играет роль как воздействие на другого участника, так и воздействие, идущее от него самого. Правда, существенным отличием становится то, что это неполитический вариант трансформации мышления и поведения.
Дискурсивный вариант пропаганды, как мы можем суммировать, имеет такие особенности:
— сочетание индивидуального и публичного,
— личное озвучивание текстов, в то время как в обычной пропаганде монологические тексты поступают сверху,
— переосмысление заданных шаблонов, поскольку речь идет о тексте, который строится с перспективы человека, его произносящего.
Современные средства воздействия также смогли взять ряд элементов из прошлого. При этом пропаганда будущего, несомненно, будет более индивидуализированной, чего пока достичь не удается. Если Тоффлер писал, что в будущем с другой линии фронта можно будет услышать послание с именем и фамилией адресуемого, то китайский вариант при этом не будет достигнут, поскольку объект коммуникации все равно не будет превращен в субъект, не будет происходить превращение внешнего текста во внутренний.
Социальное давление на человека мы видим во многочисленных примерах теории подталкивания Талера и Санстейна, британская теория информационных операций призывают нацеливаться на изменение поведения группы. То есть этот инструментарий также идет от группы к человеку.
«Промывание мозгов» как технология предназначена для работы в закрытых системах: включая тоталитарные секты. Но отдельные элементы ее вполне годны и используются для работы в привычных нам открытых системах.
https://ms.detector.media/mediaanalitika/post/16403/2016-04-10-promyvanye-mozghov-kak-tekhnologyya-vlyyanyya/